Ты только не плачь, мама...
— Не буду! Не стану я это носить! — Мария кинула на пол платье и, отвернувшись, уставилась в окно.
— Но Марусенька, девочка, оно же совсем хорошее. Вот тут я прострочила, здесь тесемку пришью, и будет лучше всех! — мать виновато подняла с пола платье и положила его на стол. — Ты погляди, какая вышивка, всё же сама делала! Вот этими руками!
Зоя вытянула вперед свои руки, разжала ладони и растопырила узловатые, с коротко остриженными ногтями пальцы.
— Мама! Как ты не понимаешь! — чуть не плача, зашептала Маша, то и дело оглядываясь на дверь и боясь, что отец услышит их с ссору. — Ты не видишь, что ли, что сейчас такое не носят! Я хочу новое, из магазина, только моё! Ни перешитое, ни изношенное, ни старое, ни с рюшами, а то, что я выберу. И оно будет только для меня! Это так трудно понять?
Зоя растерянно повела плечами, вздохнула и, стянув платье со стола, перекинула его через руку.
— Своё, значит, новое? А ты на него заработала? Не доросла ты еще, дочка, меня попрекать, что ничего тебе не покупаем. Да, небогато живем, зато дружно, зато есть у тебя три сестры старших, всегда есть, к кому прижаться, помощи попросить. А Митенька, брат твой единственный, вон какой стал, ты погляди, нет, ты вперь глазенки–то свои! Никогда не капризничал, принимал жизнь, как есть. А он, в отличие от тебя с сёстрами, еще и голод застал, и карточки продуктовые бегал отоваривать, и пустые магазины помнит. Вот он, на стеночке, в рамке висит, офицер, уважаемый человек, без пяти минут учитель в этой их, ну, как там её… — женщина потерла подбородок, — ай, опять забыла! Подскажи, Маш!
— В академии, мама, — вздыхая, буркнула Маруся. — Но ты меня с Митькой не сравнивай. Я его почти и не знаю. Так, приедет, посидит, на нас посмотрит, о себе выдавит пару слов, и всё. А знаешь, мама, ты вот его тут расхваливаешь, а ведь он с тобой и не живет уже давно. Как в Суворовское поступил, так и дорогу сюда забыл. А там он другими законами живет. Сбежал он от тебя, от отца и нас всех. И навещает редко, потому что неловко ему.
— Отчего ж неловко? Митеньке неловко дома быть, нет, вы слышали?! — Зоя покачала головой. — Ты, Маша, со своими нарядами совсем из ума выжила, вот что я думкаю себе.
— Мама! — взвилась Мария. — Так нельзя говорить, нет такого слова «думкаю». Есть «думаю». Вот от всего этого, — девушка многозначительно подняла глаза, — ему и неловко. Он и на свадьбу вас с папкой не хотел звать, потому что стыдно. И Аня с Ирой тоже тебя стесняются, я знаю! И обноски эти я носить не буду! Мы как оборванцы какие! Цыгане, и те лучше своих детей одевают, а мы всё дырку на дырке латаем. Не надоело, мама?
Маша хотела, но уже н могла остановиться. Гнев вперемешку с обидой так и лился из нее желчными словами.
Да, она стыдилась свою мать, даже подружек к себе не звала, потому что мать была старая, необразованная, нелепо одевалась, как будто так и жила еще в своей деревне–аукалке… Город стер с лица земли деревеньку, поселил людей в одинаковые, квадратные коробки с удобствами, но Зоя словно не замечала, как в мыльном пузыре каталась. На работу бы ей, да кто уж возьмет, старая она! Ой, старая!
Маша отчаянно потерла виски и поймала взглядом отражение мамы в стекле. Сутулая, баба бабой, хорошо хоть, не собирается на вручение аттестатов приходить, а то кто-нибудь обязательно скажет, мол, Маша бабушку притащила свою…
— Да что ж тут такого? Если аккуратно зашить, да еще с хитринкой, то и не заметно будет! — Зоя опять разложила на столе чуть порванное по шву платье, которое Маша должна была надеть на выпускной. — И Анечка это платье надевала, и Ира, Любаше оно не подошло, вот, теперь твоя очередь…
— Счастливая Люба. Хотя, быть такой толстой счастья мало.
Маша пнула ногой стул, схватила сумочку и выбежала из комнаты. Хлопнула входная дверь, застучали каблучки по лестнице, а потом всё затихло. Квартира притаилась, то ли обомлев от Машиной тирады, то ли испугавшись, что Зоя сейчас начнет кричать или заплачет…
Женщина устало опустилась на стул, положила на колени платье и замерла, вспоминая прошлое.
… Митя, их первый с Иваном ребенок, родился сразу после войны, был хиленьким, бледным и сильно недоношенным. Все говорили, что и не выживет. Тогда Зоя с мужем жили еще в деревне, с Ваниными родителями. Не доносила молодая ребенка, разродилась дома. И роды у нее принимала свекровь…
— Дмитрий будет, Митя, Митенька, — шептала, прижимая к себе тихий комочек, Зоя.— Как папа мой…
Свекровь тогда взвилась, встала на дыбы, мол, нечего тут именами недавно преставившихся ребенка называть. Верная смерть мальчику тогда будет!
Но невестка слушать не стала, потихоньку–полегоньку выпестовала своего первенца, выходила лаской и теплом, материнским молоком вскормила. Везде с собой его таскала. Привяжет к груди платком и носит. Все смеются, чего так страдать, есть же ясли! Но Зоя знала, сыну без нее холодно. А как стал он ножками сам от нее убегать, то поняла, всё теперь будет хорошо.
Когда Мите исполнилось пять, Зоя родила ему сестренку, Анну. А еще через два года – Ирочку, потом следом и Любашу. Полна изба детей, смех, слезы, крики, на подоконниках свистульки стоят, дедом сделанные, а в кроватках да на скамейках куклы сидят, Зоей самой сшитые.
— Мама! Купи, купи вон того коняшку! — топает ногами в магазине Ирочка, а Зоя, сжав в руках худенький кошелек, только качает головой и, уводя плачущую дочку, говорит ей:
— Не нужна нам эта лошадка. Папка тебе еще лучше сделает. Папа у тебя на все руки мастер, какую скажешь, такую и смастерит. А теперь пойдем, Мите штаны нужно посмотреть, и Анечке чулочки, а то ее совсем поизносились.
Ира всхлипывала, а потом, вечером, закрывшись с отцом в сарайчике, они вместе материли коня на палке. Выходило неловко, грубовато, но Ира молчала, не хотела расстроить отца…
Но зато Митя бегал в новых штанах, а Анька, что не дала вчера сестре свои краски, теперь в новых чулках…
Денег в Зоиной семье было всегда маловато, но никогда дети не сидели голодные. Женщина изворачивалась, придумывала, что–то у кого–то доставала. Когда все ребята подросли, пошла работать. Образования для хорошей должности не хватало, пришлось устроиться дворником, потом выучилась, стала водить трамвай. Зоя даже затеяла во дворе их нового дома, как в деревеньке, огородик разбить. Насажала там редиски, свеклы, даже капусту выпестовала, хрусткий кочан получился, что баранья голова в обхват. Соседи усмехались, но Зою любили за терпеливость, мягкость и какую–то внутреннею светлость. Что бы ни происходило, беда какая к кому придет, Зоя всегда остановит на улице, пожалеет, к себе пригласит поговорить. И находились у нее слова, да и помолчать за компанию она умела.
А как шила!.. Нигде не училась, только от матери переняла ловкость и быстроту пальцев, фантазию и умение из простых обрезков сшить красивую вещь…
Когда настал черед Ане выпускаться из школы, денег на платье не было. Да там не то что на платье, их вообще не было.
А дали мужу на работе зарплату кружевами и обрезком какой–то странно порыжевшей материи.
— И куда нам теперь это девать? Жевать вместо мяса?! — зло хватил кулаком о стол Иван. — Хоть в петлю лезь, жить не хочется!
— Да что ты, Иванушка, что ты! Выкрутимся, я что–нибудь придумаю! — Зоя уверенно кивнула и, пока дети спали, всё крутила в руках куски материи да кружева.
И сшилось из тех кружев платьице Ане на выпускной, а еще несколько салфеток. Некрасивый кусок материи Зоя перекрасила и сшила из него нарядные, с рюшками по краям наволочки.
— Ваня, пойду на толкучке продам, будут деньги, вот увидишь! Погляди, сокол мой, что за чудо получилось!
Мужчина подошел поближе, пощупал гладкую, красивого темно синего цвета материю, провел рукой по волнам игривых рюшечек и обнял свою Зойку.
— Молодчина! Иди, продавай, только не продешеви, за такую работу много требовать можно!..
… Аня в своем наряде была самая красивая на том празднике.
— Анечка, где же вы такое платье купили? Оригинальное, ни у кого такое не видела! — с завистью спросила завуч.
— Это мама сама сшила.
— Да что ты! — покачала головой любопытная женщина. — А как будто в ателье сделали…
Аня гордо улыбнулась и, извинившись, отошла в сторону. Скоро будет «белый танец», нужно выбрать, кого пригласить…
…А Зоя в тот день стояла и трясла сшитыми наволочками, заглядывая в глаза прохожим.
— Девушка, купите! Ручная работа, красивый цвет какой, вы поглядите! — обращалась она к любой, что проходила мимо. Женщинам нравилось, когда их называли девушками. Они подходили, щупали, вертели в руках. Но потом пожимали плечами и удалялись. Кому сейчас нужны эти рюши…
Всё бы так и закончилось ничем, если бы не пришла на ту толкучку то ли театральная костюмерша, то ли киношная ассистентка, Зоя так и не поняла, но вдруг покупательница в минуту выкупила всё, взяла у швеи адрес, обещав прийти с новым заказом, и заплатила.
Зоя радостно сложила в карман выручку и хотела уже, было, идти домой, но заметила в толпе женщину. Она что–то прятала у себя под пальто и всё озиралась по сторонам. Потом, как будто спохватившись, выпрямляла спину, щурила глаза и царственно оглядывала бегающих вокруг людей.
Зоя немного понаблюдала за ней и зашагала к выходу с территории барахолки.
— Женщина! Да, вы! Вы! Вам девочка не нужна? — совершенно спокойно подошла к ней та странная дама.
— Что? Не понимаю я тебя, какая девочка, ты о чем?
— Да вот есть тут одна у меня, Марусей звать. Не хочу, чтобы со мной осталась, переломаю я ее жизнь, потом только каяться придется. Так что забери–ка ты её к себе! Ээээ! Ты что руки тянешь, а ну сначала заплати!
— Да как же это – за дите платить?! Ты, может быть, думаешь, что не проживешь с мальцом? Что с голоду и холоду ослабнете? И ничего такого не будет, живи – радуйся! — Зоя растерянно глядела, как из кулька вытопорщилась голая ножка младенца.
— Ой, батюшки, вы посмотрите на нее! Святая, ни дать ни взять! Живи и радуйся, говорит! Да зачем мне радоваться, если сяду скоро!
— Тогда отдайте малютку родным, в детский дом, в конце концов, — тихо сказала Зоя.
— А, ну да. Там же ей лучше ,чем с мачехой будет! Ну, говори, купишь, а нет, так я другую найду, вон их тут сколько топчется. Я не боюсь, мне уже ничего не страшно!..
Долго еще потом ругал Иван жену за столь опрометчивый поступок, а потом, отдав кое–что из семейного золота нужным людям, записал малышку на себя. Настоящая мать сунула тогда Зое бумажку, что от ребенка отказывается, метрики отдала и сгинула в толпе.
Не было денег, вырученных за наволочки, не пришла больше к Зое для нового заказа киношная ассистентка, зато теперь в комнате Зои и Ивана орала голодным, тонким голосом Мария Ивановна, последняя дочка, не рожденная, а купленная на толкучке.
Старшие дети всё знали, что уж теперь скрывать, но Маше им было велено ничего не говорить.
— Хорошо ли — узнать, что твоя мать продала тебя, а сама где–то мотает срок, если еще жива, — задумчиво вздыхал Иван. — Пусть Маша думает, что наша. Так лучше…
… И вот теперь Зоя сидит, держа сшитое для девочек выпускное платье, а Маша ее ненавидит – за бедность, за простоту, за деревенский говорок и примитивность взглядов, как сама девушка как–то сказала…
…— Машенька, как ты хорошо выглядишь! Я помню такое же платье на твоей сестре, Ирочку выпускали, оно же было. У вас такая традиция? — учительница улыбнулась, но Маша только насупилась. Она–то знала, какой наряд хотела, даже ходила примерять его в магазине. Тогда продавец, скептически оглядев девчонку, нехотя принесла выбранное платье, помогла его надеть, а потом, видя, как загорелись глаза покупательницы, назвала цену.
— Берете?
— Ой, знаете, вы отложите, — смутилась Мария, — я позже приду, вечером, обязательно заберу…
И ушла, вытирая на ходу обидные, горячие слезы.
— Это всё родители! У других девочек будут нарядные платья, а я в штору замотанная пойду, — ревела Маруся, бродя по улицам…
И тогда она решила, что сразу после окончания школы уйдет от родителей, поступит куда–нибудь, общежитие дадут, пожить можно пока у Аньки. Она недавно вышла замуж и переехала в отдельную квартиру. Анька не прогонит…
… — Дочка, ты что такое делаешь? — Зоя удивленно смотрела, как Мария кидает вещи в чемодан. — Куда собралась? — спросила она уже строже.
— Ухожу от вас. Все твои дети уже сбежали – Митька, Аня, Иришка, даже Любочка, твоя любимица. Никто с тобой не хочет позориться. И я уйду. На вот платье твое, кружавчиками. Опозорила меня, на всю школу высмеяла, ну ничего, я сама буду зарабатывать, жить хорошо. Всё, до свидания, отцу привет! — девушка схватила чемодан и, боясь, что мать кинется с надоедливыми слезами и уговорами, выскочила из квартиры…
— Да как же это так? Что же такое? — причитала Зоя. А слез уже не было, просто пусто и холодно вдруг стало ей. — А если и права Маша, что все дети сбежали от необразованной Зои? А если они ее стесняются, тогда что? Нет… Нет, Митенька маму любит, приезжает редко, но всегда обнимает Зою, гладит ее по плечам и шепчет, как он любит свою мамку. Аня и Любочка скрытные, чувства в себе носят, но и они, ведь по глазам видно, мать не стыдятся. Ира, та гордая, тоже, видимо, как Маша, хочет в люди вырваться, но и похвально это. Ириша никогда матери слова худого не сказала, не попрекнула деревенскими корнями… Или просто не стала расстраивать?..
… Маша, не обговорив всё заранее, приехала к Ане и теперь стояла в прихожей, а старшая сестра растерянно рассматривала Марусю.
— Что случилось? — наконец спросила Анна.
— Ничего. Надоело. Мать совсем стала простушкой. И, представляешь, мне платье это, кружевное ,сунула, отказалась новое покупать! И говорок ее, эти словечки неправильные! Сколько она уже в городе живет, а так и осталась необразованной! Не могу я там больше. Я у тебя поживу, поступлю куда–нибудь, дадут общагу, уеду. Хорошо?
Аня могла бы выставить нахалку сразу, но всё же жалко – куда та сейчас пойдет?!
— Маша, ты бы мать не осуждала, — мягко начала Аня, поставив перед сестрой чашку с чаем и подвинув тарелку с бутербродами. — Да, она не такая, как мы с тобой, училась в деревне, работала не начальником, а простым дворником одно время. Но она такая хорошая… Я даже не могу представить, как ты этого не видишь!
— Хорошая? Ну вот пусть хорошая и сидит с отцом. А я расти хочу…
… — Мама, ты не волнуйся, Машка у меня, — после работы Аня заехала к маме и теперь уговаривала ту не нервничать. — Сказала, будет поступать в институт. Куда, не говорит. Да и, я думаю, сама не знает. В голове ерунда какая–то. Украшения тут мои вертела, к себе прилаживала, а глаза так и блестят…
Аня помолчала, а потом несмело спросила:
— Мам, а вдруг это в ней мать настоящая проснулась, а? Ну, если та была воровкой, то и Машка может…
— Нет! И не смей даже так думать! — ударила кулаком по столу Зоя, а потом ее личико сморщилось, скомкалось, женщина закрыла лицо руками и заплакала. — Маша моя девочка, выпестованная, выкормленная, моя! Она еще одумается, она просто заблудилась в трёх соснах. У нее, знаешь, в классе подружка была. Той папа из–за границы наряды привозил. Маша очень завидовала… Ну, так и понеслось всё…
… Маша, вопреки своим смелым надеждам, провалила экзамены и теперь мыкалась, куда бы ей устроиться поработать до следующего года. А нигде не берут, хватает взрослых, уже «нюхавших порох», опытных работниц. Никому не хочется учить новенькую… Матери Маша не звонила, в гости не заходила. То ли стыдно было, то ли боялась, что заругает…
Аня, подождав еще немного, строго сказала однажды сестре:
— Иди работать, Маша. Я тебя содержать не могу. Ты хотела самостоятельности, денег. Иди и зарабатывай.
— Я пытаюсь, меня не берут.
— Отчего же? — усмехнулась Аня.
— Не знаю, — пожала плечами Мария. — На овощебазу только брали, но не буду же я эти кочаны капусты перекладывать с места на место, копаться в грязи с этими грубыми грузчиками!
— А почему нет? Мать, чтобы у нас деньги были, уборщицей работала. Ничего, не гнушалась, не стеснялась.
— А я не хочу, как мать. Я лучше нее, я себя люблю, не за алтын куплена, чай!
Аня вдруг расхохоталась, потом велела сестре убрать посуду и ушла на работу…
… — Да ты не волнуйся, мама! Она у меня, никуда я ее не выгоню. Просто нужно девочку немножко жизни научить. Запуталась, заплутала, ничего, одумается! — Аня позвонила матери на следующий день и теперь утешала ее.
— Не знаю, детка, болит у меня за нее сердце, как–то всё неправильно…Доченька, Митя звонил, у него всё хорошо. Отправляют их куда–то, я не поняла. Учиться будет еще, а на Новый год обещал приехать.
— Ну и хорошо. И у нас всё отлично, мама! Отцу привет!..
Через неделю, поняв, что Аня действительно не собирается содержать её, а Анькин муж вообще недоволен, что Машка с ними живет, считает ее за приживалку, Маруся устроилась–таки на овощебазу. Руки после одного дня работы ныли по самые плечи, спина отзывалась прострелами в поясницу. Всё–таки Маша была холеной девочкой, не привыкшей к труду физическому. Даже зимой на коньках не каталась…
Но денег всё равно платили мало, Маша с завистью смотрела на подруг, которых иногда встречала на улице. Те, студентки с большим будущим и красивым настоящим, снисходительно, как казалось Марии, здоровались с ней. Оно и понятно – Маруся, в платке, в стоптанных сапожищах и куртке с подвернутыми рукавами шла на работу. Сейчас она придет, наденет рукавицы, а в нос ударит запах полугнилого лука и вялого картофеля…
… Уже зимой Маша познакомилась со смешливым, вертлявым и дерзким пареньком Сережей. Сергей приезжал к ним на овощебазу за товаром, грузил ящики с продуктами и развозил их по торговым точкам, держа при себе толстый кошелек, полный заветных бумажек.
— Ай, дорогуша, чайку не нальешь? — подловил Машу парень в столовой. — Сбегай, милая, а я тебе местечко припасу.
В столовой, действительно, было много народа. Сергей помог Марусе поставить поднос с едой, сунул ей в руку монетки, чтобы купила чай, и, ожидая, пока она вернется, сладко вздохнул.
— Что такая невеселая, подруга? — спросил он, когда Маша вернулась.
— А чего веселиться? — насупилась Маша. — Надоело тут спину гнуть, всё надоело.
— Хочешь хорошо жить? Денег чтобы было много? Да молчи, видел я, как ты на эти бумажки смотришь, как завороженная.
— И что с того? Все деньги любят. Просто я об этом говорю открыто, а другие строят из себя высоко нравственных, мол, не хлебом единым…
— Ладно, ешь, золотая ты моя. Ешь, пока не остыло…
… Маша и Сергей часто встречались потом, гуляли вместе, парень катал Марусю на своем фургончике. Но не любовь это была, нет. Что–то другое, просто Машка вдруг как будто брата нашла, приятеля. С Сережей можно было говорить обо всём, не боясь, что тебя сочтут жадной и скряжной, что высмеют и упрекнут. Он как будто всё понимал.
— Сереж, — однажды как бы между прочим сказала Маша, пока молодой человек грузил деревянные ящики со свеклой в кузов фургона. — Ты не дашь мне денег? Ну, немного. Я хочу обновок себе купить.
— Обновок? Зачем, ты и так нормально выглядишь, куда собралась, подруга?
— Просто по городу хочу погулять, в музей хочу, разве это плохо? А одежды приличной нет.
— Я бы дал, правда, — приложил Сережа руку к своей груди. — Но деньги эти не мои, хозяина. Моего тут ничего и нет.
— Врешь, Сережа. Ты их сам тратишь, как хочешь, твои они.
Сергей вдруг помрачнел, его глаза стали темными, почти черными, лицо застыло, улыбка слетела с губ.
— Никогда не лезь в чужие кошельки, девочка. Зарабатывай свои. Крутись. Старайся, только честно. Я бы вообще никогда не брал в руки эти смрадные бумажки. Никогда. Ненавижу их.
— Отчего так? — усмехнулась Маша.
— Да вот так. Мать у меня однажды сестру мою продала. За бумажки вот такие. Унесла, сказала, что погулять, а вернулась с денежками. Так радовалась, так причитала от счастья, а потом всё пропила. Я маленький был, но всё помню.
— Как это, ребенка продала? Кому? — испуганно спросила Маша.
— Не знаю, кому. Сходила на рынок и продала, как батон хлеба или мешок картошки. Еще всё переживала, что продешевила, уж очень ладная девочка была… Ненавижу ее за это. Хотя, уж что теперь говорить, нет ее. И где могила, не знаю. Воровкой моя мать была. Тоже денежки любила, до визга… А я не такой, слышишь! Я до денег не охотник. Это противно. И тебе не советую.
Маруся хотела еще что–то спросить, но Сережа вдруг встал и ушел, не попрощавшись…
… Вечером, дождавшись, пока Аня придет с работы, Маша села рядом с ней на кухне и тихо спросила:
— Ань, а разве можно вот так ребенка продать или купить?
Анна испуганно посмотрела на сестру.
— Откуда ты знаешь? — вопросом на вопрос ответила она. — Это всё вранье! Ты наша, Маруся, наша! Мало ли, что там было, Зоя твоя мама, а мы твои сестры и Митя брат. И точка!
— Ты о чем? Мне Сережа рассказал, что у него младшую сестру так продали. На рынке прямо мать продала. Ужас какой!
— Сергей? Тот самый, с которым ты гуляешь?
— Да. А что ты имела в виду, когда говорила, что я ваша? При чем тут наша семья?
Маруся вдруг замерла, глядя в полные ужаса глаза сестры. Та что–то лепетала, вскочила и кинулась мыть посуду, как будто и не спрашивала Маша ничего.
— Я не мамина дочь? Не родная вам. Вы меня взяли? — испуганно прошептала Маша.
Аня помолчала, потом задумчиво сняла фартук, положила его на стул и, обняв сестру за плечи, увела ее в комнату.
— Сядь, Машенька. Раз уж я начала, то доскажу…
Аня все рассказала сестре, всё, как помнила сама, как говорила Зоя…
— А моя настоящая мать умерла… А Сережа, получается, мой брат?
Маша вдруг расхохоталась, горько, со всхлипами.
— Так вот почему я такая! Теперь понятно! Мамочка во мне просыпается, закончу дни в тюрьме, как она. Я же тут хотела твои сережки в ломбард отнести, чтобы денег на шмотки получить. Потом, думаю, заработаю, выкуплю. Но муж твой меня спугнул. К счастью…
Маруся уже плакала, сидела на диване и, размазывая слезы, пискляво говорила:
— Вот почему у меня всё в жизни наперекосяк! И ничего с этим уже не сделаешь. Всё равно один конец!
— Ты что, Маша! Ты что такое говоришь! Ты с матерью родной и не жила вовсе. Ты с нами выросла, всё, что в тебе, это от нас, от отца с матерью, от Мити, что тебя нянчил. Брось ты на кровь свою грешить! Просто ты молодая, хочется всего и сразу. И у меня такое было. Никто, кроме нас с матерью не знает, но было…
— Что было? — подняла глаза Мария.
— Я когда школу уже заканчивала, мне очень хотелось купить себе туфли на высоченном каблуке. Мама, естественно, денег не давала, отец сказал, что такая обувь мне не идет. Я плакала тогда, злилась, а потом просто украла такие туфли у одной девчонки из школы. Она их на танцы принесла, а я взяла.
— Ты?! Аня, ты?! — ужаснулась Мария.
— Я. Сначала это было как на аттракционе, когда летишь вверх. Дух захватывало от того, что у меня теперь есть туфельки. Они были мне немного маловаты, жали в пальцах. Но я ж их и не надевала никуда. Только дома, тайком, доставала.
Меня мама однажды застала, пока я топала этими каблучками по комнате. Она даже ничего спрашивать не стала. Мать всё поняла, собрала мои вещи и велела уходить из дома.
— Прям уходить?! Мама тебя выгнала?
— Да. Я упиралась, плакала, но она просто вышвырнула мои вещи в окошко и ушла на кухню. Она там плакала. Я слышала, просила ее простить меня, но мать не хотела со мной говорить…
— И как всё закончилось? Я ничего такого не помню…
— Я вернула туфельки хозяйке, извинилась. Господи, как же было стыдно! Но потом, знаешь, стало так легко!.. Мама меня простила. И я тогда поняла, что украсть что–то просто, даже очень, чаще всего люди рассеянны, они не следят за своими вещами, доверяя другим. Взять и унести что–то легко. Но если переступить эту черту, то ты упадешь. На самое дно упадешь и уже не выберешься… Деньги, вещи, хорошая жизнь, Маша, это прекрасно. Ну, кому не хочется жить лучше? Только есть другой способ этого добиться. Ты хорошая, Маша. Ты умная девочка, просто мы как–то, видимо, перестали тебе помогать, не деньгами, советом, что ли. В своих делах погрязли, а ты и запуталась. Ну и эти обноски… Я–то ни за кем не донашивала, разве что Митькины штаны иногда мама перешивала. А ты, Любочка и Ира уже хлебнули… Ладно, ты не реви. Подумай лучше, хочешь ты, чтобы Сережа знал, что ты его сестра, или нет. Если да, так зови сюда. А я маму приглашу. Поговорим. Да и о тебе поговорим в любом случае. Пора за ум браться…
… Сергей, ничего не понимая, зашел в Анину квартиру, потоптался в прихожей и, сняв ботинки, босиком прошел в комнату. Зоя, Аня и Ирочка уже накрывали на стол. Они кивнули ему, улыбнулись и велели идти на кухню, помогать носить посуду.
А потом, когда обомлевший Сережа сел напротив разрумянившейся Зои, когда Иван сказал тост «за здоровье», и сидящие замолчали, Аня всё рассказала парню.
— Маленький город, Сережа, тесно мы тут переплелись все, встретились, вот так и получилось. Теперь ты знаешь, что твоя сестра – вот она, — Аня кивнула на Марусю. — Характер у нее непростой, но сильная она, упрямая, значит, всё будет хорошо…
Сережа растерянно смотрел на этих людей, которые когда–то, продав наволочки, купили на эти деньги его сестру. Эх, его бы самого им в довесок, он был бы счастлив, да не судьба была такому случиться…
… — Мама, ты прости меня, мамочка! — шептала Маша, обнимая Зою за плечи. — Я тебе столько всего наговорила! Ты не держи зла! Ты самая у нас лучшая, самая добрая! И бог с ними, с этими тряпками, заработаем еще! Ты только не плачь, мама!
А Зоя не могла не плакать. Сегодня она снова стала Марусиной мамой. Ее Машенька, которая однажды хлопнула дверью и ушла, снова стала родной, ласковой, нежной. И никаких денег не жалко, ничего, даже жизни, ради того, чтобы твой ребенок, пусть и рожденный чужой женщиной, тихо шептал тебе «мама» и целовал твое лицо, изрезанное морщинками…
= Зюзинские истории =
