Забытый поступок - история из детства
Эту историю я вспомнила совсем недавно. Она всплыла, как ржавая подводная лодка, похороненная в пучинах памяти до поры. Усилием воли, тогда в детстве, я приказала себе ее забыть. Получилось....
Прошло 30 лет, и с ощущением вчерашности этого происшествия, с цифровой точностью деталей и полным спектром ощущений я вдруг вспомнила все. До запахов, до соли под носом.
Мне было 12. Я лежала в больнице.
Ничего серьезного. Просто периодически болел живот. Мама настояла на обследовании.
Мне нравилось, что я пропускаю школу. Нравилось повышенное внимание родителей и друзей. Наша палатная тусовка тоже нравилась.
Это было почти как лагерь. Страшные истории и анекдоты до глубокой ночи, попытка намазать пастой мальчишек из соседней палаты,в которых успели влюбиться, обмен анкетами и песенниками.
Кого-то выписывали. Мы обнимались и плакали, клялись в дружбе до гроба, чтобы через пару дней напрочь забыть и лицо, и имя.
На свбоодные койки приходили новые.
И в один день наш маленький предподростковый коллектив пополнился двумя мелкими девочками. Им было по 5 лет. Одна с мамой. Вторая — одна: мама дома с младшим братишкой.
Мы, старожилы 3-й палаты, сбились в обиженную кучку и наблюдали, как этим малявкам стелят кровати, как берут кровь под их сопливые всхлипы.
Перемигивались разочарованно. Как же теперь ночной пододеяльный хохот? Вылазки в соседнюю палату? Картишки на яблоки?
Ладно, мелкие. Но мама!
И мама оправдала наши опасения. Она оказалась тётей суровой и дисциплинированной. Под ее контролем вся палата строем ходила мыться и чистить зубы. И после завтрака садилась за уроки. Она была в курсе ограничений по диете каждой из нас и , упаси Бог, раскрыть при ней запрятанную шоколадку.
И никакой болтовни, никаких хихиканий в тихий час и после 10-ти.
Никакого нытья – это уже не нам, а той невозможно жалкой девчушке, которая лежала без мамы.
Она слушалась, не ныла, а беззвучно размазывала по щекам неугомонные слезы. И повышала голос до визга только тогда, когда медсестра приходила забирать ее на какие-то процедуры.
Я не запомнила ее имя. Помню тоску в глазах да всклокоченную белёсую паклю на голове, которая оформлялась в аккуратный хвостик только вечером, когда малышку навещала мама.
Однажды утром она обкакалась. Вот так стояла у окна, пока мы занимались уроками. Стояла тихо, как ей было приказано. А потом по палате поплыл запах.
Источник вони первой определила наша палатная мама. Она подошла к окну, оттянула резинку колгот на худенький попе девочки и разразилась гневным щебетом.
Как же так! Как не стыдно? Такая большая! Трудно было сказать? Здесь не ясельная группа, мыть тебя никто не будет! Вот и стой так, воняй до вечера пока мама не придет!
Девчушка молча смотрела на свою обвинительницу. Без слёз. Теребя неспокойными пальцами подол платьица.
Кивала, пропитываясь чужим негодованием.
Соглашалась с каждым словом.
Да, грешна!
Да, виновата!
Да, буду стоять здесь до прихода мамы!
Девчонки позатыкали носы, и картинно изображая рвотные позывы, высыпали в коридор.
Возмущенная мама переключилась в режим нравоучений и объясняла собственной дочери, что нельзя вести себя так, как эта «засранка».
Мне было 12. Моему братику 3. Я знала, как моют попы.
Я стянула со спинки кровати своё полотенце, взяла «засранку» за руку и повела в душевую. Мимо правильной мамы. Сквозь ряды изумлённых подруг.
Сложнее всего было снять колготы. Вонючая жижа тянулась за ними по ногам до самых пяток. Плюхалась на пол. Смердела невыносимо.
Малышка покорно приподнимала ноги, держала задранным свое фланелевое платьице в красно-белую клетку.
Мы долго ждали, когда ледяная струя станет хоть сколько терпимой. Молча переглядывались, будто задумали преступление.
А вдруг не получится?- говорил ее взгляд.
Прорвемся! — отвечал мой.
Получилось.
Только стирать трусы и колготки у меня не хватило стойкости. Я метнулась в палату. Достала из тумбочки пакет с яблоками. Выкатила их прямо на кровать — и назад в душевую с пакетом.
Скатала унавоженные вещи тугим комком в прозрачный целлофан, завязала двойным узлом.
– Маме вечером отдашь и все расскажешь! Поняла?
– Поняла! — сказала девочка, имя которой я не помню. Только глаза. Голубые. Лучистые. Благодарные.
И мы вернулись в палату.
Там все молчали.
Молчала мамаша.
Молчали девчонки.
Мне казалось, что со мной, оскверненной, теперь не хотят общаться. Казалось, от меня продолжает вонять. И запоздалая мысль, что можно было сообщить о происшествии санитарке и не марать руки, не давала мне покоя. Вот я дууура!
А на следующий день меня выписали. Я ни с кем не обнималась, не клялась в вечной дружбе. Собрала вещи. Сказала «Пока!». И забыла эту историю на 30 лет.
Вспомнила. И только теперь поняла, что я ведь была героем. Я ведь утерла не только попу пятилетней малышке, но и нос своим подругам и той правильной маме.
Все эти долгие 30 лет я жила с уверенностью, что в детстве была несносной, капризной и дерзкой девочкой.
И теперь, глядя на своих детей, порою несносных и своевольных, я лелею надежду, что и в их памяти хранятся такие маленькие примеры любви и бескорыстного добра.
Не оцененные в своей возвышенности и героизме, они, возможно, забудутся до поры. Но будут свидетельством того, что в неуклюжем подростковом теле, под натиском гормональных бурь растет и зреет Человек, способный любить, сострадать и приходить на помощь.
Источник
