Искушение. Джон Маверик

 

 

Говорят, если таланта нет, то его и не купишь. И действительно, можно заплатить учителям и отработать любую технику. Но кто вдохнет в картины свет, душу, ту золотую искру, которая, как магнит, притягивает взгляды даже самых неискушенных зрителей? Что ни говори, а творчество – это алхимия.
Так размышлял Эдик, печально разглядывая только что законченную картину. На ней еще не высохли краски, а она уже казалась плоской и старой, прокисшей, как плохое вино. В ней не было жизни. Сидящая за столом смуглая девочка в пестром сарафане выглядела деревянной куклой. А перед ней – нет, не персики – роза в бокале и разбросанные по скатерти ромашки. Такой теплый, немного ностальгический сюжет, но вода за хрупким стеклом не играет на солнце, цветы как будто сделаны из бумаги, и вообще, ничто не является собой, ничто не имеет смысла.
Понурившись, Эдик отошел в угол и сел на табурет.

 - Хоть бы волшебник помог какой-нибудь, - подумал устало. – Пришел бы да исправил, что нужно, на холсте, а еще лучше – у меня в голове. Или где там обычно гнездится дар Божий? Может, в сердце?
Эдик недоверчиво приложил руку к груди и прислушался, точно надеясь уловить что-то особенное, какую-то дивную, неземную музыку, отголосок высшей гармонии. Сердце стучало ровно и холодно. Он не то чтобы верил в волшебников, но смутно надеялся, что где-то там, наверху, существуют силы, способные протянуть руку помощи. Конечно, делают они это не всегда, а только если очень попросить. Но как просить, Эдик не знал, поэтому грустно сидел в углу и смотрел на свою – такую техничную, но совершенно бездарную картину.
Что-то мягко торкнулось в незапертую дверь, и тут же та распахнулась. В студию ворвался холодный ветер, швырнув через порог целую охапку кленовых листьев. Огненные бабочки закружились вихрем, заплясали в пыльном воздухе и, оседая, сложились в крупного ярко-рыжего кота.

Эдик удивленно моргнул. А усатый вальяжно прошествовал через комнату и, коротко мяукнув, одним прыжком взлетел на заставленный цветочными горшками подоконник. Горшки полетели вниз, а один раскололся на черепки, вывалив на пол круглый кактус. Сквозь грязноватый тюль сочилось осеннее солнце, и в его скупых лучах рыжий кот горел, как огромный костер, наполняя студию такой сияющей нежностью, что у Эдика на глазах выступили слезы.
- Эй, приятель, ты откуда? – только и смог он сказать.
Кот выжидающе уставился на него круглыми зелеными глазами, прозрачными, как морская вода. Облитая солнцем статуэтка. Золотой египетский божок. Его длинный хвост, окутанный золотыми искрами, покрыл весь подоконник и свешивался кончиком на край нарисованного стола.
- Хм, – задумался Эдик. – А давай-ка я тебя напишу?
Он принес из холодильника вчерашнюю курицу и, нарезав на мелкие кусочки, положил на блюдце. Неторопливо, как истинный аристократ, котик принялся за еду. Потом тщательно вымыл шубку и, свернувшись клубком, задремал.

Все это время Эдик торопливо делал наброски.
И на картине словно взошло солнце. Примостившись на краю стола, рыжий кот осветил унылый натюрморт, отразился в зрачках девочки и бокале с розой, мягкими бликами заиграл на белоснежной скатерти и тюлевых занавесках. И сразу взгляд юной красавицы ожил, а комната наполнилась уютом и ласковым домашним теплом. Она как будто затягивала очарованного зрителя в свое внутреннее пространство, приглашая к беседе и приятному отдыху.
А рыжик стал приходить каждый день, а потом и вовсе поселился в мастерской. Он стал такой же неотъемлемой ее частью, как печка-буржуйка, мольберт или зеленый плюшевый диванчик. Сытно пообедав, котик подолгу нежился на подоконнике в неярких осенних лучах, вылизывал огненную шерстку и сонно щурил янтарные глаза. Специально для него Эдик держал теперь в холодильнике кошачьи консервы.
Чудо случилось. Как из невзрачной куколки вылупляется пестрый, воздушный мотылек – хрупкий шедевр живой природы, так из бездарного ремесленника получился одаренный художник-анималист. Волшебство рыжей шерсти влекло в его студию все новых и новых ценителей, покупателей и заказчиков. Конечно, это было только начало пути. Но имя Эдика постепенно обретало известность – и не только в узких кругах. Но главное, на кончике его кисти отныне жила радость. Картины, точно колдовские витражи, удивительно преломляли свет, превращая будничную серость в невиданное многоцветье, так что все вокруг них искрилось, цвело, сверкало яркими красками.

 
Прошло три года. И снова была осень, листопад и слякоть, и колючий дождь моросил дни напролет. И бурые фонарные столбы, и червонные клены, и березы, желтые и звонкие, до самых макушек тонули в холодном тумане.
Эдик вошел в прихожую, отряхиваясь, как мокрый пес, и сразу же заметил – его. Черный зонт. Большой, солидный, похожий на огромного ворона с растопыренными крыльями.
- Алиса! – слабо вскрикнул Эдик.
Жена прибежала из кухни, взволнованная, с пятнистым румянцем на щеках.
- У нас что, гости? – округлив глаза, прошептал Эдик.
- Да! – так же шепотом откликнулась Алиса. - Какой-то важный тип, сидит у нас в гостиной, ждет тебя уже полчаса.
Эдик робко приоткрыл дверь и остолбенел. За столом, небрежно закинув ногу на ногу, восседал черт и пил чай из нарядной фарфоровой чашки. Перед ним на крахмально-белой скатерти стояли сахарница, заварочный чайник и вазочка с конфетами.
Ошеломленный, Эдик мотнул головой, и черт превратился в долговязого мужчину в элегантном черном костюме.
- Эдуард Олегович! – расплылся в улыбке гость. – А я по вашу душу!
- Здравствуйте.
- Меня зовут Загаловский Дмитрий Сергеевич, - продолжал между тем долговязый. – Я к вам по поручению... – тут он сделал многозначительную паузу и назвал фамилию, услышав которую Эдик непроизвольно вытянулся по стойке смирно.
- Я... э... - залепетал он растерянно.
- Да вы присаживайтесь, Эдуард Олегович, - снисходительно усмехнулся гость. – Поговорим.
Эдик робко опустился на краешек стула.
- Мы, - ласково улыбнулся Загаловский, – наслышаны, знаете ли, про ваш талант. Так вот, К., – и тут он снова назвал ту самую фамилию, - перестраивает свой загородный дом. Целый дворец, скажу я вам, с фресками, картинами, расписными потолками. И художественное оформление он собирается поручить вам, Эдуард Олегович. Ну, что скажете?
Эдик не сказал ничего. Он задумался – и задумался крепко. С одной стороны, предложение было заманчивым. К. – человек богатый и влиятельный, вдобавок благосклонный к людям искусства, эдакий толстосум-меценат. Заручиться его поддержкой считалось большой удачей. А с другой стороны...
- Эдуард Олегович? – с нажимом повторил гость, и Эдик очнулся от раздумий.
- Простите. А что бы он хотел видеть на фресках и картинах... в смысле, какие мотивы?
- К. обожает батальные сцены. Вы могли бы изобразить разные известные битвы, Куликовскую, Бородинскую, Ледовое побоище... ну, и что-нибудь ближе к нашему времени. И чем эпичнее, тем лучше. Побольше крови, огня, покореженной техники. К. это любит, - ухмыльнулся Загаловский, и глаза его осветились красным. – Ну, и чтобы дух победы витал. Без этого никак.
Эдик испуганно выдохнул. Показалось.
- Но, - возразил он несмело, - я никогда не писал сражения. Кошки, лисички, белки – вот это мое. А не Куликовская битва.
- Да ладно вам! – бодро воскликнул Загаловский. – Никто не ждет от вас шедевров. Между нами говоря, К. ни бельмеса не понимает в живописи. Вы модный художник, и этого ему достаточно. А заплатит он по-царски.
С лукавой улыбкой искуситель достал из кармана перьевую ручку и прямо на белой скатерти аккуратно вывел число.
Эдик взглянул и побледнел.
- Я согласен.
- Ну, еще бы, - усмехнулся черт. Отставив в сторону недопитую чашку, он встал из-за стола и, не прощаясь, вышел.
Как только его шаги стихли в прихожей, в гостиную крадучись вошла жена.
Эдик молча указал ей на скатерть. Губы Алисы задрожали. Минута – и счастливые супруги сжимали друг друга в объятиях, строя планы, куда и как они потратят деньги. Отремонтировать дом, поправить крышу, заказать новые окна для студии, а потом... ну не век же сидеть в этой тьмутаракани – надо посмотреть мир.
А тем временем в мастерской беззвучно приоткрылась дверь. Должно быть, ветер сорвал хлипкую щеколду. И рыжий кот шагнул за порог, и растворился в тумане...